1938 и 2015

Ваша честь... Хотя, какое там, "Ваша честь". "Твоя нечисть" – так будет правильно. Послушай меня внимательно, продажный паскудник. То, что я расскажу тебе, только на первый взгляд не имеет отношения к рассматриваемому делу. В действительности же это касается и обвиняемого, и вас, так называемых судей и следователей.

Семьдесят семь лет тому назад стоял такой же солнечный, весенний день, как и у нас сегодня, за окном "Басурманного" суда. Тогда тоже ранняя была весна по всей стране, от Москвы до Байкала. Только в сибирские города день приходит раньше, чем в Москву, и когда ясным морозным утром 14 марта 1938 года ко двору бывшего дома купцов Шумовых, где расположилось Читинское управление НКВД, подъехала телега с арестованным и двумя конвоирами, в столице была еще глубокая ночь.

"Слазь, контра, приехали… – конвойный ткнул прикладом арестованного, тот очнулся, застонал. – Ишь ведь живучий! Давай, берем его под руки, в конюшню Хорхорин велел его пока, к остальным…" Двое конвойных, придерживая винтовки и матерясь, стянули арестанта с телеги, проволокли по двору, затащили и бросили в конюшню. Часовой, накидывая замок, проворчал: "Подвал весь забили, теперь в конюшню тащат, а коням – куда? Уж откуда берут, там бы и кончали – ни людям не мучиться, ни животине…"

…В наступившей тишине арестованный очнулся, открыл глаза, выплюнул кровь вперемежку с землей и осколками зубов. Изуродованного тела своего он не чувствовал и обрадовался этому, потому что теперь мог спокойно поговорить со своими родными и боль не мешала ему. Он закрыл глаза: вот – Мама, здравствуйте, Мама... вот – Отец, скоро уж три года, как забрали, и, не знаем, где он... вот – жена Груша... вот – детишки, старший – пятнадцатилетний Филька, Борис, Сережка, Васятка с Лелькой, эти – совсем еще маленькие... как вы там теперь?..

Он вспомнил, как его взяли. Месяц назад, 12 февраля. Он и еще трое мужиков из их села Сохондо перекидывали вилами сено на колхозном сенопункте. Мороз стоял градусов под сорок, но привычные крестьяне-сибиряки размеренно переметывали стога, поворачивая к морозному солнцу запревшую за зиму траву.

Тех, подъехавших со стороны села, было четверо: два человека на санях-розвальнях и пара верховых, с винтовками. Двое вылезли из саней и пошли к ним. Одного он сразу узнал – секретарь поселковой партячейки, он бежал впереди и что-то говорил второму человеку, в новом, белом полушубке, перетянутом ремнями… Арестованный вспомнил, как враз он похолодел, когда партиец стал показывать в его сторону, а этот, второй, поднял на него глаза, улыбнулся нехорошо, а потом крикнул: "А ну, брось вилы!" и достал наган…

Арестованный пытался вспомнить, было ли у него предчувствие, что за ним придут? Наверное – было. Ведь сколько уже мужиков в округе позабирали, и сгинули они без следа. Отца, три года уж как взяли и не говорят, где он и что с ним… Эх, в тайгу надо было бежать!.. А жена, а пятеро детей, куда с ними побежишь?.. Ведь старался, заставлял себя после отцова ареста помалкивать да глаз не подымать на "комсу" и партийцев, на всю эту рвань голозадую, да куда его денешь, этот дух свободный, оставленный предками – казаками пришлыми да беглыми каторжанами. За версту видно, что нету страха в человеке – вот и взяли.

Как били и пытали его, он не помнил. Вспомнил только со стыдом, как однажды он, сорокалетний мужик-сибиряк, заплакал перед пьяными чекистами, которые били его по очереди, сменяя друг друга, и умолял не бить больше, а пристрелить сразу…

…Начальник Читинского УНКВД Хорхорин вместе с секретарем обкома Муруговым и облпрокурором Макарчуком сидели за длинным, покрытым кумачом столом под портретами товарищей Сталина и Ежова. Стол был весь завален тонкими папками, на которых выведены черные буквы "Дело №…". Правой рукой Хорхорин макал перо в чернильницу, а левой быстро ударял штампом в очередную папку, которую открывал помощник. Под отштампованными словами "Приговорен к высшей мере наказания" он расписывался и передавал расписаться другим членам "тройки". Закончив печатать, он покосился в дальний, темный угол, где ровными рядами были уложены такие же тонкие папки, только уже крестом перетянутые в пачки: "…мало, недовольны будут в Москве, скажут: "контру" прикрываешь... Надо еще лимит просить, тысячи на три...", и крикнул: "Давай следующего!"

…Его завели уже к ночи, встали по бокам, ухватили за связанные сзади руки, чтобы не упал. "Что, гад, товарища Сталина не любишь?" – Хорхорин, не взглянув на арестованного, засунул в рот папиросу и чиркал спичкой по коробку, спичка никак не загоралась… "Да я, гражданин начальник…" – зашептал разбитым ртом арестант. "Увести. Следующего", – спичка, наконец, зажглась, и начальник Читинского управления НКВД, майор госбезопасности Хорхорин глубоко затянулся папиросой, прикрыв глаза… Большая яма на окраине Читы, подальше от домов и бараков, была уже готова. Ее арестанты выкопали днем. Грузовиками и подводами трупы привезли ночью и уложили в яму. Укладывать старались поплотнее. Закапывали сами конвойные. За час, с перекурами, управились, закидали. Старший приказал почистить лопаты и посмотрел на часы – закончился еще один рабочий день, 20 апреля 1938 года…

Ну как тебе быль-сказочка, Твоя нечисть? Не понимаешь, зачем я тебе это рассказываю? Все ты понимаешь! "Сталин не умер, а растворился в веках". И в XXI веке воскресли вы, псы Джугашвили, только называетесь по-другому: "Ваша честь" да "Господин следователь". "Дела" стряпаете на компьютере и "воронок" на "мерседес" поменяли, а людей сажаете не хуже сталинских опричников.

Мой рассказ – это история смерти только одного человека из миллионов жертв твоих коллег из прошлого. Звали этого человека, сибирского крестьянина, – Непомнящий Павел Тимофеевич, а в клетке перед тобой сейчас стоит его родной правнук – Иван. Ты, видите ли, судишь его за беспорядки и сопротивление вашей полиции, но давай оставим эти сказки для спившейся и скурвившейся 88-процентной массы, которую и народом-то назвать – язык не поворачивается. Как и его прадед, Иван чист и перед своей Родиной, и перед своей совестью. И это – главное. А сажаете вы его за то, что не хочет он быть вашим и ничьим рабом, за то, что нет у него страха перед вами, за дух свободы, который не расстреляешь.

На тебе, "судья", не судейская мантия, а плащ Сатаны, подручные твои носят костюмчики следователей или омоновские каски. Ленины, сталины, вышинские, берии гордятся вами и ведут вас – дорогой в ад.

Напоследок, для таких, как ты, "слуг закона": не стал майор госбезопасности Хорхорин подполковником, как ни старался. Подох. От сердечной недостаточности. В Бутырке, в 39-м.

P.S. Никто не знает, как убивали Непомнящего Павла Тимофеевича. Перед тем, как писать о последних днях моего деда, я мысленно попросил у него прощения.

Андрей Непомнящих – отец нового обвиняемого по "Болотному делу", 24-летнего инженера Ивана Непомнящих. Иван Непомнящих находится под домашним арестом, в феврале 2015 года ему предъявлено обвинение в участии в массовых беспорядках и в применении силы по отношению к сотрудникам полиции 6 мая 2012 года на Болотной площади​

Источник