«Зона — это абсолютный аналог России»
25.08.2017 г. 16:09
5441
Андрей ТРОФИМОВ
/ 3
24 августа из ярославской исправительной колонии № 1 вышел на свободу Иван Непомнящих — бывший инженер оборонного предприятия, которого в декабре 2015 года признали виновным в том, что 6 мая 2012 года во время акции протеста на Болотной площади он бил руками и зонтом двух сотрудников полиции. Непомнящих приговорили к двум с половиной годам колонии общего режима. Корреспондент «Медузы» Павел Мерзликин поговорил с ним о жизни в колонии, производстве картонных ящиков, Толстом и планах на будущее.
— Как прошли ваши последние дни в колонии?
— Последние 3 дня я провел в ШИЗО. Формальная причина, по которой меня туда отправили, — нарушение формы одежды, снял курточку. О настоящей причине я говорить бы не хотел, так как это может навредить тем, кто там остался. Скажу только, что она не имеет отношения к моим жалобам (в апреле Непомнящих заявил, что его и еще нескольких заключенных избили в колонии бойцы спецназа — Прим. «Медузы») и политике. В остальном эти три дня в ШИЗО прошли спокойно.
— Что собой представляет ШИЗО?
— Это помещения, рассчитанные примерно на шесть человек, хотя я подсчитал, что по норме, исходя из площади, в некоторых из них могут находиться только пять. По санитарным нормам это скорее складские помещения, а не жилые. Плюс весной и осенью в них очень холодно, потому что отопление отключается не исходя из температуры на улице, а в определенные даты. Летом и зимой еще ничего. Отправить туда могут под любым предлогом. Меня отправляли неоднократно, самый долгий срок — 21 сутки.
— А как вас освободили?
— Я сидел в ШИЗО, раздали завтрак. Только я взял ложку, чтобы отведать этой чудесной каши, как ко мне пришли и сказали: «Освободите помещение». Это было примерно в семь утра.
— Что вы почувствовали в этот момент?
— Никаких особых эмоций не было. Просто смена обстановки.
— А сейчас эти эмоции появились? Ощущение от свободы?
— Нет. Думаю, это связано с тем, что, когда я выходил, я знал, что мне нужно сразу сделать несколько конкретных вещей. Например, сделать передачу на 40 килограммов тем, кто остался там. Администрация нашей колонии просто отказывается принимать такие большие передачи. В итоге у нас передачу тоже не приняли, но, наверное, из-за этого было такое «рабочее» настроение, и чего-то особенного я не ощущал во время освобождения.
— Неужели не думали о каких-то бытовых мелочах, которых вы были лишены в заключении?
— Да нет, к каким-то мелочам, бытовым лишениям там быстро привыкаешь. Ничего такого особенного.
— А было ли что-то, что особенно удивило за все время пребывания в колонии?
— Честно говоря, нет, потому что, по-моему, зона — это такая модель сегодняшней России. То есть там примерно те же порядки, что в целом в стране, те же отношения между людьми. Происходит все то же самое, что и на воле. Администрация подчиняется не закону, а каким-то своим порядкам. Есть люди, которые пытаются бороться с этим произволом, большинство индифферентно, есть те, кто резко против тех, кто на что-то жалуется. То же самое и в России. Зона — это абсолютный аналог России.
— А люди там такие же, что и на воле? С кем вы отбывали наказание?
— Все заключенные в колонии делились на отряды человек по тридцать. Ты работаешь с этими людьми, живешь с ними в одном общежитии и, конечно, с ними же больше всего общаешься и сближаешься. Люди были самые обычные, ничего такого. Конечно, были какие-то убийцы, но их очень мало. Подавляющее большинство — те, кто сели по какой-то глупости. В основном напились и украли что-нибудь. До зоны я знал, что люди могут что-то странное вытворить по пьяни, но такой концентрации таких людей не видел никогда.
— Как вас приняли в вашем отряде, когда вы только приехали?
— Когда нас привезли, всех отправляли либо в карантин, либо сразу в ШИЗО. В ШИЗО шли те, кто как-то сразу не подчинялся охране. Ну, у некоторых в тюрьме, например, не принято самому заправлять постель. Такие сразу шли в ШИЗО. Те, кто изначально соглашался с правилами колонии, отправлялись на неделю в карантин. Я был в карантине. Не знаю, почему это называется карантин, никаких медицинских процедур, кроме прививки от туберкулеза, нам не делали. После этой недели меня уже отправили в общежитие.
Знакомство с отрядом происходит очень просто. Тебя заводят, ты рассказываешь всем немного о себе. Как зовут и так далее. За что посадили, конечно, тоже. Им интересно, они там сидят, ничего не делают. Вот и я также зашел, поговорил с людьми, выпил чаю и лег куда-то заниматься своими делами. Ничего такого, что показывают в фильмах, когда человек заходит и его сразу же избивают зеки, не было.
— С кем вы общались ближе всего?
— С теми, кто, как и я, писал жалобы на действия сотрудников колонии. Те, кто пытался заставить их работать по закону. Это Евгений Макаров, Руслан Вахапов. Эти люди интересны мне, у нас близкие жизненные позиции.
— То, что вас посадили по «болотному делу», как-то заинтересовало ваших сокамерников?
— Нет, им все равно было. Эта тема никого не интересовала. До меня в эту же колонию уже приезжали люди по «болотному делу», и все знали, что это такое. По этой теме все ограничилось коротким разговором с администрацией. Со мной поговорили буквально две минуты, спросили, зачем я туда ходил и собираюсь ли ходить еще. Ну и советовали больше не ходить на митинги.
— Чем вы занимались в колонии? Как строились ваши дни?
— Основное время занимает работа, так как наша странная система исполнения наказаний предполагает исправление. А исправление должно происходить через труд. Но устроиться на работу довольно сложно. Всего в нашей колонии примерно 1500 человек, работает из них около трехсот. Все неработающие мечтают о промзоне. Не о работе, а именно о самой промзоне. На зоне это как отдельное государство. Там ты можешь уйти от всего этого, отгородиться, сидишь себе просто и делаешь что-то.
Вариантов работы в нашей колонии было довольно много — швейные цеха, производство гофрированного картона, ремонтные бригады и так далее. Я сначала, где-то через неделю после прибытия, попал на швейку. Но работать там не смог. Там шьют костюмы химзащиты, но охраны труда нет никакой. Не выдают респираторов или еще каких-то средств защиты. В итоге все сводится к тому, есть у тебя аллергия на тальк или нет. У меня она возникла, я поработал и ушел. Потом, где-то через полтора месяца, я попал на производство гофрированного картона и коробок. Там я работал до июня месяца, когда меня отправили на СУС. Это запираемые помещения, где ты видишь только небо в клеточку. Оттуда на работу не водят.
— Какими были условия работы? Сколько она времени занимает, например?
— Работаешь примерно с 8 утра и до 7 вечера. Но все зависит от того, когда закончится утренняя проверка и начнется вечерняя. Каких-то конкретных сроков нет. Утренняя может закончиться и в половину восьмого, а иногда они нас до 9 мурыжат. Перерывы только на обед.
— А сколько платят?
— По-разному выходило. Например, 750 рублей.
— Это за какой промежуток времени?
— В месяц. И это еще считалось, что производство картона — довольно денежное место, потому что оно реально приносило хозяину прибыль, и он что-то платил зекам. На той же швейке они получали, ну, 120 рублей в месяц. Хотя были те, кто не первый раз сидит, они шили эти костюмы химзащиты уже с какой-то космической скоростью и получали около тысячи рублей. Эти деньги на руки, конечно, не выдавали, а клали на специальный счет, который есть у каждого зека. Деньги с этого счета можно либо потратить в магазине, либо отправить родственникам. Я чаще всего выбирал второй вариант.
— А в магазине что можно купить на эти деньги?
— Продукты самые обычные. В основном кондитерские изделия. Но цены там нам казались космическими. Был какой-то майонез за 200 рублей, а упаковка кофе стоила больше трехсот.
— На свободе вы работали инженером. Каково после этого было заниматься производством картона?
— Ну, конечно, тяжело. Первое время мне это очень не нравилось. Но чтобы иметь возможность получить УДО, ты обязан работать, так что приходилось работать. Хотя я бы лучше не работал, а занимался своими делами. Это было бы гораздо полезнее, чем этот картон.
— Чем вы занимались в свободное время?
— Писал жалобы, пытаясь заставить администрацию работать по закону и читал книги. Это русская классика в основном была. Из последнего — Толстой, «Воскресение».
— Как вы могли бы описать свое пребывание в колонии, уже оказавшись на свободе?
— Это полностью пустая трата времени.
— В апреле вы сообщили об избиениях в колонии. Расскажите, как это было?
— 20 апреля меня посадили в ШИЗО по какому-то надуманному поводу. Кажется, я не выполнил команду «отбой». На следующий день появились «маски» — спецназ. Они нас избили, я написал жалобу. Тогда я думал, что меня избили, потому что незадолго до этого я подал на УДО, но сейчас мы предполагаем, что сделано это было, чтобы спровоцировать бунт заключенных. 20 апреля начальник Александр Чирва ушел в отпуск, заместитель Игит Михайлов стал исполнять его обязанности. Нас сразу же избили. Мы думаем, что это было сделано Михайловым, чтобы вызвать недовольство заключенных, спровоцировать бунт, его доблестно подавить и стать начальником. Показательный момент, который говорит в пользу этой версии. Заключенного Руслана Вахапова били перед всей зоной на плацу. Выдернули из строя и начали избивать прямо перед строем. Если бы Руслан закричал, позвал на помощь, начался бы бунт, но он сдержался.
Комментарии до 08.10.2020 года
Но бороться всё равно нужно, чтобы сломать эту гнилую систему.
Чтобы противостоять несправедливост и, не жалость надо копить в душе, а мужество.
А если уж жалеть, то не Ивана, мужество которого рано или поздно получит достойную оценку, а воспитанных системой моральных уродов, которые вынуждены прятать свои рожи, пикетируя против Демахина или нападая на Трофимова.
"Есть такая модная мысль: здесь никогда ничего не изменится.
Здесь каждый нынешний начальник будет сидеть до ста лет, и всегда будет плохо, и никто не уйдет, и никто не придет.
- Вся моя жизнь пройдет при путинском режиме! - жалуется, заламывая руки, очередной нервный интеллигент.
Чепуха.
Скоро все поменяется.
А именно: я уверен, что через несколько лет возникнет и состоится новая русская молодежь, уже не связанная ни с советским миром, ни с миром ларька, утюга, паяльника и рейдерского налета на непослушный завод.
И она, это новая молодежь - и среди начальников, и среди интеллигентов, - сделает самое главное.
Она полюбит и родину, и свободу.
У нас ведь как до сих пор?
У нас либо родина-родина-р одина-танки-тан ки-ракеты-родин а, либо свобода-свобода -свобода-все распродать и бежать.
Я думаю, образуются люди, которые больше не будут жить в этом дурацком противоречии.
Которые смогут выйти вон из этого противоречия и сказать:
Это мой дом, и я его никому не отдам.
И я свободен.
Тогда-то все и изменится.
Но этого, конечно, никто не оценит.
Потому что плохое - оно всегда здесь и сейчас, а хорошее - завтра, на горизонте, потом."